Все поклонники единоборств знают об этом не понаслышке: ты видишь, как в определённый момент боец выглядит практически непобедимым, а секунду спустя он уже лежит на канвасе. Один удар или доля секунды, на которую ты потерял концентрацию, могут кардинально изменить дальнейший рисунок боя. В повседневной жизни все точно также.
Наша жизнь крайне неопределённа и нестабильна. Это одна из причин из-за которых я каждый раз настолько одержима желанием победить. Выиграв, можно насладиться этим кратким моментом, когда я совершенно не переживаю, что потеряю все что у меня есть в следующую секунду.
В моей жизни слишком часто случались ситуации, когда я была на 100% уверена что под ногами твердая почва, но потом все переворачивалось с ног на голову, и мне вновь предстояло свободное падение. Осознание того, что все хорошее, что у меня есть, могут отобрать в любую секунду, заставляет меня впахивать так усердно.
Из Лос-Анджелеса, штата Калифорния в Минот, штат Северная Дакота. Это, скажем прямо, не самый популярный маршрут для переезда у американских семей. Но, когда мне было три года, моя сестра Мария возвращалась на автобусе из школы и увидела, как кого-то застрелили выстрелом в голову в упор средь бела дня. Мои родители решили, что это был знак, и пришло время сваливать отсюда куда подальше. Мы переехали к черту на куличики в штат Северная Дакота.
Моя мама защитила свою докторскую диссертацию, а одно из предложений по работе поступило как раз из Государственного Университета в городе Минот. Также в этом университете была серьёзная программа по коррекции дефектов речи, и мне, как ребёнку сотрудника, выпал шанс бесплатно в ней поучаствовать. Мой отец уволился со своей должности менеджера на заводе по производству аэрокосмического оборудования. В Северной Дакоте жизнь обходилась гораздо дешевле, чем в Калифорнии, и мои родители решили, что одного работающего человека в нашей семье будет достаточно. В итоге летом 1990 года мы переехали в дом, расположенный на фермерском участке в пять акров (около 200 соток, прим. cageside.ru) примерно в 20 милях от Минота.
Для нас с сестрами это было настоящее раздолье. В Калифорнии нас никогда не отпускали из дома без сопровождения взрослых. Но здесь, вдали от всей этой преступности и загрязненной окружающей среды, мы часами гоняли на своих великах по проселочным дорогам. Помню, что мы исследовали небольшой лесок за нашим домом вдоль и поперек. Я и сестры собирали там коконы бабочек, пока мама не запретила нам это после одного забавного случая. Один из этих коконов оказался большим паучьим яйцом и у нас в доме вылупилась куча мелких паучков, которые разбежались по всем углам. На холме мы обустроили себе Slip’N’Slide (популярное американское развлечение – дорожка, которая смачивается водой, и все скользят по ней на животе, прим. cageside.ru) и часами катались, поочередно бросаясь на желтую пластиковую дорожку.
Я была просто одержима сбором красивых камушков и накопила приличную коллекцию. Мой папа научил меня различать, к какому виду они относятся: кварц, пирит, окаменелое дерево, известняк или кремень. В августе мама начала ежедневно уезжать в город, чтобы подготовиться к началу занятий, а мои сестры не разделяли мою радость по поводу «деревенской» жизни, поэтому часто уезжали вместе с мамой, оставляя нас с отцом наедине. В такие деньки он сажал меня на переднее сидение нашего коричнево-белого Форда Бронко, пристегивал мой ремень и отвозил меня в какую-нибудь глушь для поиска очередной порции экспонатов в мою коллекцию. Мы ехали через леса и поля, а машину постоянно трясло от камней и корней, которые попадались на дороге. Спустя некоторые время мы сообща приходили к решению, что на этой поляне мы ещё не были и папа говорил: «Кажется, это место — именно то, что нам нужно». Я могла часами рыться в земле, выуживая оттуда новые образцы для своей бесценной коллекции. После получения очередного экземпляра я несла его к отцу для оценки. Он же все это время просто стоял в своих солнцезащитных «авиаторах», оперевшись на машину, и медленно курил сигарету.
Во время одного из наших путешествий я узнала, что мой отец самый сильный человек, который когда-либо жил на планете Земля. За день до нашей поездки случился ураган и поэтому повсюду было ужасно грязно. Мы подъехали к руслу реки, которое обычно бывало пересохшим, но из-за шторма вода в нем поднялась на несколько дюймов. Мой папа остановил машину, повернулся ко мне и спросил:
«Ну что, Ронни? Стоит ли нам пересекать реку?»
Я кивнула.
«Так точно,» — сказал он и дотронулся до полей своей шляпы, в шутку отдав мне честь.
Он усмехнулся и нажал педаль газа до упора. Струи грязной воды ударили в лобовое стекло, как будто кто-то выплеснул её из ведра. Бронко затарахтел, но не двинулся с места. Мой папа опять дал по газам. Было слышно, что колеса крутятся, но толку от этого не было. Папа попробовал сдать назад. Нас тряхнуло в обратную сторону, но мы так и не проехали, ни сантиметра. В зеркале заднего вида я заметила, что из-под шин во все стороны летела грязь, но это не приносило никакого эффекта.
«Вот, блин,» — воскликнул папа. Он вышел из машины, а я выскользнула из ремня и выбежала за ним. Папа задумчиво сидел у задних колес.
«Так-с у нас тут небольшая проблемка,» — вынес он свой вердикт. «И сейчас нам придется как-нибудь её разрешить,» — продолжил он.
Он осмотрелся вокруг.
«Мне кажется, это место отлично подходит для поиска камней,» — сказал он таким голосом, как будто все изначально, так и было задумано. «Но в этот раз мы будем искать необычные камни – не такие как всегда. Мы поищем очень большие камни, размером примерно с твою голову, хорошо?»
Я кивнула, и мы вдвоем отправились на поиски крупных булыжников. Я нашла один размером с грейпфрут и попыталась его поднять, однако он не сдвинулся с места. Я собрала все свои «трёхлетние» силенки в кулак и попыталась сделать это еще раз, но все было тщетно.
«Сюда,» — я подозвала своего отца.
Он подошел ко мне, держа в одной руке два камня, размером с дыню. От удивления я открыла рот. Я показала на камень, который нашла, и папа подхватил его, словно пушинку.
«Зоркий глаз,» — похвалил он меня, улыбнувшись, а я почувствовала гордость за свой успех.
Он подложил камни под шины и следующие полчаса мы провели, делая тоже самое. Я искала камни, тыкала на них пальцем и с огромным удивлением наблюдала за тем, с какой легкостью папа поднимал их, а потом перетаскивал к машине.
«Ну что, давай посмотрим, сработает ли наша затея,» — сказал папа.
Мы вернулись в Бронко. Он завел двигатель и надавил на педаль газа. Машина начала ёрзать из стороны в сторону, однако так и не смогла выехать из грязи.
«Вот, дерьмо!» — вскрикнул папа. «Ладно, попробовать стоило. Видимо, нам придется выбираться на своих двоих. Мы пойдем к Джону Стрипу и попросим его вытянуть нас своим грузовиком».
Семейство Стрип проживало по соседству с нашей фермой. Мы опять вылезли из Бронко. Было очень жарко, и я быстро устала. Мы отошли совсем не далеко, ещё можно было разглядеть номер машины, а я вспотевшая и покрасневшая уже сказала папе: «Я больше не могу».
Он подхватил меня на руки с такой же легкостью, как когда он поднимал булыжники, я положила ему голову на плечо и очень быстро уснула. Проснулась я от скрипа шагов папы. Оказывается, мы уже шли по гравийной дороге, ведущей к нашему дому, а Бронко превратился в чуть различимую точку в дали.
Солнце медленно садилось над прериями, а мы сидели на крыльце, ужинали и любовались бескрайними полями вокруг нас.
В тот же вечер мы вместе с мамой спустились по проселочной дороге вниз примерно на четверть мили, чтобы проверить наш почтовый ящик. Я посмотрела на маму и сказала:
«Мне Северная Дакота нравится больше, чем Калифорния». Это было первое в моей жизни нормально сформулированное предложение.
Лето у черта на куличиках в Северной Дакоте просто прекрасное. С зимой же совершенно другой разговор. Зимой тут нет ничего кроме дикого холода и снега. Очень много снега. Однако в нашу первую зиму снег был в диковинку и ещё не успел нам надоесть. Однажды, в совершенно обычный январский день, мама с папой вытащили нас всех из дома, и мы вразвалочку всей семьей побрели на снежные просторы вместе с присоединившимся к нам семейством Стрип.
Папа взял самые обычные оранжевые пластиковые санки и взобрался на вершину самой обычной горки. Он думал скатиться первым, чтобы проверить безопасность спуска для меня и моих сестер. Я так радостно смеялась, когда он начал спускаться со склона. Но во время спуска он видимо наткнулся на какую-то корягу, которая была спрятана под снегом. Сани занесло, и папа свалился у самого подножья холма.
Он лежал и не вставал. Поначалу мама подумала, что он решил над нами подшутить.
Мы ждали – он не вставал.
Мы с сестрами сидели на вершине холма и смотрели на то, как мама сломя голову бежит вниз и опускается на колени возле папы.
А дальше была куча снега и мигалки. Машина скорой уже почти до нас доехала, но по пути застряла в снегу. Пришлось вызвать ещё одну машину. Прошел почти целый час до того, как медики смогли добраться до моего отца.
Мама уехала на машине скорой помощи вместе с отцом, а наши соседи временно приютили меня с сестрами и напоили нас горячим какао. Как на иголках мы сидели и ждали звонка от мамы.
К сожалению, новости были неутешительные.
Мой отец – сильнейший человек на всем белом свете, человек с силой настоящего супергероя, сломал позвоночник.
Когда я впервые приехала навестить отца, я застала его намертво прикованным к больничной койке. И перед каждым следующим визитом к нему я надеялась, что, когда мы зайдем в палату, мой папа будет стоять перед зеркалом в ванной, натирая своё лицо гелем после бритья. Я так хотела, чтобы, как и в любое другое утро, он улыбнулся нам своей коронной улыбкой, и как ни в чем не бывало сказал: «Шоу начинается». Я все ждала и ждала, когда же он уже вскочит с этой проклятой койки. Но он не вскакивал. Он кочевал из одной операционной в другую, балансируя на грани жизни и смерти.
Я помню, что впервые, когда мама взяла нас в больницу, свет в отделении интенсивной терапии был очень тусклым.
«Только очень тихо,» — сказала мама перед тем, как открыть дверь и запустить нас внутрь. «Папа очень устал».
Мы понимающе кивнули и покорно прошли за ней в щелочку между дверьми, словно стая меленьких утят. В палате раздавался непрерывный звук от монитора, который показывал его сердечный ритм. Каждые полминуты этот монитор начинал жужжать.
«Рон, дети пришли,» — сказала моя мама тихим и мягким голосом. Обычно такую интонацию она использовала только в тех случаях, когда кто-нибудь был очень серьёзно болен.
Папа лежал распластанный на спине. Он приоткрыл глаза. Он не мог двигаться, однако мысленно подвинулся к нам с помощью своего взгляда.
«Привет, ребятишки,» — прошептал он.
Я придвинулась ближе к кровати. Всё тело отца было перебинтовано после операции. Рядом с его рукой на больничной стойке висел объемный пакет с кровью, которая через капельницу поступала внутрь. Чуть поодаль висел ещё один пакет – к нему вела трубка, которая торчала откуда-то из-под одеяла и через неё кровь наоборот вытекала из его тела.
В палату зашла медсестра и тут я не выдержала и практически набросилась на неё. Моя мама успела зажать мне рот, а я со всей мочи пыталась кричать: «Зачем резать мой папа? Зачем вы так делать?» Я её просто ненавидела. Ненавидела за то, что она сделала больно моему папе. Ненавидела за всё то, через что приходится проходить ему. Ненавидела за всё то, через что приходится проходить мне.
Я в ярости начала размахивать своими руками и ногами, пока мама не вынесла меня в холл и не преградила мне путь в палату. Я жадно хватала ртом воздух. По моему лицу рекой текли слезы. Мама попыталась объяснить мне, что они пытаются помочь папочке.
«Он сильно ударился,» — сказала она. «Медсестры и доктора пытаются его вылечить. Они пытаются помочь».
Я никак не могла ей поверить.
«Можешь сама спросить у папы,» — продолжила она. «Но мы тоже должны ему помогать. Мы сможем это сделать, если не будем шуметь в его палате. Хорошо?»
Я кивнула в ответ.
«Отлично, тогда пошли обратно». И она отвела меня обратно в комнату.
Папа пролежал в больнице более 5 месяцев. Каждый день после школы мама сажала нас в машину, и мы ехали за 130 миль из Минота в Бисмарк, чтобы навестить папу – местная больница не располагала необходимым оборудованием для лечения настолько тяжелых травм.
Когда едешь в машине по глуши в Северной Дакоте, да ещё и зимой, любоваться особо нечем – повсюду только заснеженная бесконечная белизна. Вообще, если речь заходит об этом периоде моей жизни, белый цвет стал самым значимым воспоминанием. Белые больничные стены. Белая плитка на полу. Белые флуоресцентные лампы. Белые простыни. Также я хорошо запомнила кровь, везде было много крови.
Мой папа был болен синдромом Бернара-Сулье, при котором тело практически неспособно формировать сгустки крови. А ведь именно эта способность организма отвечает за остановку крови. Даже небольшие порезы могут вызвать сильное и долгое кровотечение, чего уж тут говорить про серьёзные травмы. Также люди с этим синдромом, как правило, испытывают ужасные кровотечения во время и после операций. Мой папа «сорвал куш» в этом вопросе – он получил ужасную травму и к тому же перенес несколько операций – кровь из него просто текла рекой.
Однажды, во время нашего посещения у папы открылось кровотечение. Обычно кровь поступает в тело больного тоненьким ручейком, однако здесь был совсем другой случай. В палату вбежали медсестры с несколькими пакетами крови. Медсестра подсоединила один из них к папиной капельнице и буквально навалилась на пакет всем своим весом, чтобы кровь как можно быстрее попала ему в вены.
Нас сразу попытались вывести и палаты в надежде, что мы не успеем ничего увидеть. Но к этому моменту кровь уже была повсюду – пропитались все его бинты и простыни. Я уставилась в эти кровяные пятна и смотрела как повсюду растекается кровь. Красные точки медленно превращались в огромные круги. Из-за всей этой крови вокруг я чувствовала себя совершенно беспомощной. Даже в возрасте 4 лет я понимала, что так много крови не сулит ничего хорошего моему папе.
После того случая были ещё операции. Куча операций. Куча пакетов с кровью. Папе вставили железный штырь в позвоночник. Мы огромное количество времени проводили в комнате ожидания. Медсестры даже специально для нас включали мультики на телевизоре. Я постоянно ела суп из больничной кафешки. Рисовала много картинок.
Каждый день в течение зимы и весны мы проделывали этот долгий путь до больницы. По пути в госпиталь я всегда смотрела на обледеневшие стекла и рисовала что-то, когда они запотевали. На обратном пути мы с сестрами спали, а моя мама вела машину в полной тишине.
После этого происшествия мой отец уже никогда не был прежним. Как не был уже никто из нашей семьи.
Комментарии